Сергей Потапов – механик-водитель танка «КВ» из первого отряда танкистов-добровольцев
20 июля 1941 года
Ура! Вчера меня зачислили в добровольческий отряд. Теперь я доброволец. Не правда ли, имя это звучит гордо? Но я не честолюбив и за славой не гонюсь, хотя, если откровенно, то в двадцать лет и о ней помечтать не грех.
22 июля
Сегодня все мы, добровольцы, смотрели кинофильм «Чапаев». Хотя и не в первый раз видел я эту картину, она меня захватила. Завидовал ординарцу – Петьке! Вот бы нам такого умного и смелого командира, как Чапаев!
24 июля
Чувствую себя, как говорит Алеша Кочергин, тоже наш доброволец из цеха сборки тракторов, на седьмом небе. Маша еще ничего не знает, но, как видно, догадывается. Сегодня утром спросила: «Ты чего, Сережа, сияешь, как молодой месяц». Я промолчал, а хотелось ей ответить: «Знаешь, сестренка, у меня душа поет».
В цехе все ребята говорят, что мы счастливчики.
26 июля
Вчера ко мне зашел мой школьный друг Виталька. Мы с ним проговорили почти до третьих петухов. Виталька все допытывался, почему я рвусь на фронт. «Ведь там, – говорил он, – могут и убить».
Верно, война без жертв не бывает. Уж это я хорошо знаю по финской. Но смерть и в тылу не обходит людей. И надо жить так, как Павка Корчагин, чтобы «вся жизнь и все силы были отданы самому прекрасному в мире – борьбе за освобождение человечества».
Так поступал и мой отец. В эти дни я часто вспоминаю его. Могила отца где-то среди барханов в Каракумской пустыне. Все еще на память приходят слова, которые он любил повторять: «Рану, нанесенную Отечеству, каждый из нас должен ощущать в глубине своего сердца». Смысл этого изречения по-настоящему я понял после смерти отца. Его у нас с Машей отняли басмачи. Теперь, когда фашисты напали на нашу страну, я вдвойне чувствую эту рану.
Вот почему я рвусь на фронт, мой дорогой друг Виталька.
30 июля
Сегодня – банный день. Нам разрешили отлучиться на три часа из отряда. Маша как будто знала об этом. Вчера принесла белье. Александр Бойков – мой новый друг – предложил забежать к нему домой, а потом в баню. Живет недалеко от Дворца культуры, на седьмом участке.
Нас встретил старший брат Александра – Павел Васильевич.
Братья похожи друг на друга. Слушать их разговор интересно, говорят нараспев, «окают».
Александр гордится старшим братом, во всем стремится ему подражать. Павел Васильевич быстро собрал на стол. На скорую руку перекусили. Мы уже направились к выходу, как старший Бойков попросил нас задержаться еще на минуту. Он подошел к сундуку, который стоял в коридоре, решительно поднял крышку, оклеенную изнутри различными цветными картинками, и извлек со дна каракулевую кубанку. Ее верх был крест- накрест перехвачен полинявшей от времени красной лентой. Павел Васильевич задержал свой взгляд на кубанке. Мне подумалось, что бывший комиссар кавалерийского эскадрона прощается с вещью, которая очень дорога его сердцу.
– Вот что, братуха, – сказал он, – время сейчас военное. Может случиться так, что вас поднимут по тревоге, и мы не сумеем даже попрощаться. Бери, носи, – и он протянул кубанку. – Это мой подарок и мой наказ. Не посрами в бою чести твоего старшего брата.
Александр без слов, бережно взял подарок.
5 августа
Уже почти три недели мы живем одной дружной семьей. Наш новый дом – Дворец культуры ЧТЗ. На втором этаже – наше общежитие. Просто не верится: еще совсем недавно здесь гремела музыка, кружились в вальсе пары. Приходили на танцы и мы с Виталькой. Теперь по вечерам сюда торопятся родственники и друзья добровольцев. Ко мне каждый день забегает Маша со своими подружками. Обещает «бомбить» меня письмами. Требует, чтобы на каждое письмо отвечал непременно. Будет ли там, на фронте, время для писем?
10 августа
Сегодня весь день провели в цехе сборки. Работали, как звери. Пот катил в три ручья – и ни одного перекура. После смены никто из добровольцев не жаловался на усталость. Даже наши «интеллигенты» – Слава Милованов и художник Володя Ласауц – помалкивали. А ведь им с непривычки, ох, как тяжко!
Вечером занимались в учебном центре. Изучали пулемет Дегтярева.
После занятий вернулись во Дворец культуры. Здесь нас поджидал секретарь парткома завода Г. И. Колесников. Мы засыпали его вопросами. Конечно, больше всего интересовало, когда же отправимся на фронт? Парторг вначале отшучивался. Говорит, мало еще вы, хлопцы, перловой каши съели. А потом объявил: на фронт мы вас пошлем на машинах, собранных сверх плана. Парторг посоветовал меньше думать об отправке на фронт, а старательно изучать «КВ», вооружение.
Прощаясь с нами, парторг сообщил приятную новость. Партком утвердил комиссаром отряда моего друга Александра Бойкова. Мировой парень, чудесный товарищ!
20 августа
Почти неделю не брался за дневник. Некогда. Днем по-прежнему работаем на сборке, вечером занимаемся. Теперь, кажется, разбуди меня ночью, и я отвечу на самые каверзные вопросы.
1 сентября
Сегодня начало учебного года в школах. Но на улицах не слышно, как бывало до войны, ребячьего звонкого и веселого говора. Школьники притихли, а старшие из них по утрам торопятся занять рабочее место у станков.
В обед Бойков рассказывал, что он нынче осенью хотел поступить в институт. «Теперь учеба откладывается, пока мы фашистов не скрутим».
Виталька тоже бросил школу, второй месяц работает у нас, на тракторном. Его отца в июле призвали в армию, прислал с дороги одно письмо, теперь вот второй месяц молчит. «Наверное ранили, в госпитале лежит», – говорит Виталька, не желает расстраивать маму, она сердечница.
Хочется верить, что ничего худого с Виталькиным отцом не случилось за такое короткое время, хотя в народе говорится: у смерти – секунда, у подвига – жизнь!
5 сентября
Все эти дни мы усиленно изучаем материальную часть танка «КВ», названного так в честь Ворошилова. Фронтовики говорят: немецкие солдаты и офицеры убеждены, что на «КВ» воюют только коммунисты. Что ж, не будем разубеждать врагов, докажем, что так оно и есть.
Мне очень понравилось управление «КВ». Все приборы под рукой, расположены удобно и компактно. Правда, чтобы водить такую машину, надо набраться силенок. Но это не беда. Поднажму на физическую подготовку, поработаю с гирями.
Кстати, гири у нас есть. Их раздобыл Александр Бойков и принес в отряд. «Броня», – сказал он, – любит крепкие мышцы». Теперь утром и вечером тренируемся. Хорошо Виктору Ермолину. Он гирями забавляется, как игрушками. А вот Алеше Кочергину да и мне приходится пыхтеть.
11 сентября
Рано, очень рано теперь просыпается наш трудовой город. Чуть забрезжит рассвет, а на его улицах уже тысячи людей. А по улице Спартака течет широкая людская река. Ее волны набегают, захлестывают проходные тракторного.
Ускоренным шагом и мы держим путь на завод.
15 сентября
Я отдал свою комнату, как говорится, со всем ее содержимым жене начальника пограничной заставы Евдокии Ивановне Пинегиной. Она приехала вместе с группой эвакуированных с запада. Женщина совсем молодая, а уже седая. Ее рассказ я не забуду никогда.
– В субботу, 21 июня, мы вместе с мужем отмечали день рождения нашего младшего сына Ванютки. На границе было тревожно, а сын все спрашивал, почему не идут гости. Вечером Ванютка вместе со старшим играли в пограничников, задерживали «шпионов». Ночью муж ушел на заставу проверять посты. Мое сердце как будто чувствовало надвигающуюся беду. Я долго не могла уснуть. И вдруг на рассвете за окном полыхнуло пламя, дрогнула земля. Зазвенели стекла. Муж только одно слово сумел передать по телефону: «Война».
Вскоре на заставу пришла санитарная машина. Она забрала первых раненых и меня с ребятами. Мы двинулись на восток. Но война нас нагнала. Фашистский летчик сделал несколько заходов и поджег машину. Дальше началось самое страшное. Танки с черными крестами окружили нашу маленькую группу. Фашистский офицер в черном костюме, с одним погоном на плече, что- то крикнул своим солдатам. Те связали руки раненым и заставили их лечь на дорогу. А потом по ним одна за другой прошли несколько машин. И все это на наших глазах. Ванютка то и дело твердил: «Дяденька, не надо. Дяденька, не надо». Но «дяденька» приказал солдатам отобрать у меня Ванютку и Сережу. По его приказу солдаты бросили моих мальчиков в кровавое месиво...»
Не знаю, как сложится моя фронтовая судьба. Клянусь, только смерть может вычеркнуть из моей памяти рассказ Евдокии Ивановны. Верю, что Гитлеру и всей его своре отольются горячие слезы наших матерей.
24 сентября
Наш отряд разбили на экипажи. Теперь у каждого из нас есть вторая семья. Командир машины – всему голова. Без его разрешения – никто и никуда.
Замечательные ребята подобрались в нашем экипаже. Я всех их хорошо знаю. А в бою – главное, когда чувствуешь локоть друга, знаешь и веришь, что тебя никто не подведет, в любую минуту придет на помощь, выручит тебя из беды.
Александр Васильевич Бойков – наш командир машины, он же и комиссар отряда. Человек простой, душевный, но и требовательный. Его, как говорится, на мякине не проведешь.
Алеша Кочергин – радист – пулеметчик. Невысокий, коренастый, а главное – отлично знает рацию и пулемет. Да и от скуки с ним не пропадешь – шутник и балагур. Вряд ли другой такой веселый парень есть еще на тракторном.
Закир Хасанович Юсупов – командир орудия. Он, как и наш комиссар коммунист, воевал на Халхин-Голе. Там получил медаль «За отвагу». Все нам завидуют – Закир Хасанович лучше всех в отряде стреляет из танковой пушки.
Сергей Шляхов – заряжающий. Он – прямая противоположность Юсупову. С виду – тихоня, но характер твердый. Это хорошо. Мой тезка любит поговорить о назначении человека на земле. До войны учился в педагогическом институте. Мечтает, когда разделаемся с фашистами, закончить институт и пойти работать в школу. Сегодня между ним и Кочергиным произошел интересный разговор.
К о ч е р г и н:
– Знаешь, Сережа, кто не мечтает о маршальском жезле, тот не солдат.
Ш л я х о в:
– А я и не собираюсь быть маршалом, но с фашистами воевать буду зло. Они стали на пути к моей мечте. Ты знаешь, сколько раз мне снилось, что я в классе, на уроке, как опытный следопыт веду ребят по древнему Вавилону, Карфагену, Риму, вместе с ними взбираюсь на Кордильеры! Да разве тебе, будущий маршал, это понять?
К о ч е р г и н:
– Почему же не понять? Я все уразумел, товарищ чичероне.
Ш л я х о в:
– Почему чичероне?
К о ч е р г и н:
– Так ты же сам сказал, что видел себя во сне проводником ребят по Риму.
Вечерняя поверка прервала дискуссию друзей. Но все ее запомнили.
Теперь к Кочергину все обращались не иначе, как товарищ «будущий маршал», а к Шляхову – «товарищ чичероне».
30 сентября
Настали в полном смысле слова горячие денечки. Вчера на сборке работали без перерыва две смены. Страшно устали, но никто не хныкал и не роптал. Ушли из цеха довольнешенькие: собраны первые сверхплановые машины. Я уже облюбовал одну. Каждый ее винтик проверял сам.
Завтра – вождение и боевые стрельбы. Что-то они покажут?
1 октября
Боевые стрельбы прошли хорошо. Отличились почти все экипажи, особенно ермолинский и наш. Командование отряда объявило нам благодарность. Вот оказывается, где цена той соли, которая пропитала насквозь наши гимнастерки на тренировочных занятиях. Бойков все-таки добился своего – на стрельбах мы понимаем друг друга с полуслова. Действовали так, словно в танке было не пять, а один человек.
Комиссар, всегда скупой на похвалу, раздобрился, сразу выдал кучу лестных комплиментов Юсупову, Кочергину и Шляхову. Похвалил и меня. «Ты, Серега, – сказал он, – хорошо видишь поле боя, а главное – точно улавливаешь момент, когда нужно остановить машину для прицельного выстрела». Похвала комиссара ободрила меня. Во мне все запело, заликовало. Кочергин, заметив мое приподнятое настроение, сказал:
– А ты, дружище, не очень-то нос задирай, а то лоб расшибешь.
Действительно, солдатская жизнь, как видно, так устроена, что счастье и несчастье на одном полозе к нашему брату едут. После стрельб к машине подошел проверяющий капитан. Он попросил меня показать ему «ЗИП». Про себя я подумал: «Вы, дорогой товарищ, решили проверить, как мы знаем инструмент. Пожалуйста, тут я себя чувствую как рыба в воде». Быстро достаю из машины «ЗИП», расстилаю его на броне. Капитан внимательно оглядел все содержимое в «ЗИПе» и как бы между прочим сказал:
– Вражеский снаряд перебил гусеницу на вашей машине. Устраните неисправность.
Я готов был провалиться сквозь землю: среди инструмента не оказалось ключа от механизма натяжки гусеницы. На меня испытующе смотрели капитан, Бойков, все мои дружки по экипажу. «Что делать? Надо бежать к Кухареву». А капитан будто уже прочел мои мысли.
– Понимаю, сейчас ключ можно взять у соседа. А в бою может оказаться так, что соседа не будет ни справа, ни слева, а противник поведет по вашей машине бешеный огонь. Так что, голубчик, давай к соседу по-пластунски.
Делать было нечего, пришлось поработать локтями и коленями. Ребята, вижу, готовы были лопнуть со смеху, но все же сдерживались. Теперь жду от Бойкова головомойки.
5 октября
Ох, и здорово вчера на комсомольском собрании всыпали мне мои друзья! Крепко досталось и «будущему маршалу». Собственно говоря, нам с ним влетело одинаково. Но я всем сердцем чувствую – моя вина гораздо больше, чем Кочергина. Этого я не скрывал и на собрании.
Все началось с малого. Перед выездом на полигон заметил, что левая гусеница ослабла, провисает больше, чем положено. Решил тут же ее подтянуть. Позвал на помощь Кочергина. Гусеницу мы натянули быстро, все сделали на совесть. А вот прибрать к месту ключ от механизма натяжения я поленился. Передал Алешке в надежде, что он положит его в «ЗИП». А он второпях сунул ключ в артиллерийский «ЗИП». Мне бы проверить, на место ли он положил ключ, но я этого не сделал.
Войков на собрании кратко, без лишних слов доложил о результатах инспекторской проверки. В его глуховатом голосе я не заметил ни малейшего раздражения, когда он заговорил о ЧП на стрельбах. Я с облегчением вздохнул и подумал: «Пронесло». Но вдруг лицо комиссара помрачнело. Открытый, широкий лоб прорезала глубокая складка. Застрявший в горле комок мешал Войкову говорить таким же спокойным и ровным тоном, как он начал свой доклад. И тут мы услышали от нашего комиссара историю, которую каждый из нас не имеет права забывать.
Был у Бойкова на финской войне друг – весельчак и жизнелюб Николай Кундиев. В каких только переделках он не побывал со своим экипажем, и каждый раз выходил победителем. За умелые боевые действия Николай получил два боевых ордена. Несчастье настигло его в последний день войны. Весь его экипаж погиб из-за того, что в танке не оказалось запасных траков, чтобы исправить запасную гусеницу. Перед атакой заряжающий легкомысленно выбросил траки, как лишний груз.
– На войне ошибка одного, – твердым голосом заключил свою речь Бойков, – иногда стоит жизни другим.
Комиссар не сказал, следует ли нас с Кочергиным наказать. Возможно ему хотелось, чтобы суровое слово осуждения шло от комсомольцев. Может быть, по той причине в зале долго стояла тишина. Ее нарушил комсорг Милованов. Я мельком взглянул на Вячеслава. Чувствовалось, что говорить ему трудно. Милованов произносил каждое слово медленно, явно подражая Бойкову. Возможно, потому, что я все еще думал о случае, который рассказал комиссар, слова комсорга не доходили до моего сознания. Только в конце я понял, что комсорг требует от собрания строго наказать нас. Не знаю, чем бы для нас с Лешкой все кончилось, если бы комиссар не выступил вторично. – Хотелось бы напомнить, – сказал он, – хорошую русскую поговорку: ошибка учит людей разуму. Кое-чему, думаю, научил наш сегодняшний разговор и Потапова с Кочергиным. А это главное.
После собрания ко мне подошел Алеша. Крепко пожал руку.
– Не горюй, Серега, и на солнце бывают пятна.
– Верно. Но лучше,— ответил я ему, – если бы их не было у нас с тобой, Алеха.
10 октября
В отряд пришла радостная весть. Командование объявило, что не сегодня-завтра отправляемся на фронт. Кончилось тыловое житье. Теперь уже никто не скажет: ходят тут, песни распевают, а немцы один за другим города берут. О, если бы кому-то удалось измерить, взвесить и почувствовать ту обжигающую боль и жгучую ненависть к врагу в моем сердце, когда я слышу слова диктора: «После ожесточенных боев наши войска оставили...»
Вчера почти все добровольцы были в гостях у Виктора Ермолина. Его мать – Александра Васильевна – пригласила нас на прощальный ужин. Когда я впервые увидел мать Виктора, что-то до боли знакомое и родное промелькнуло в ее суровом лице. Возможно, поэтому я сразу проникся к ней каким-то трепетным, сыновним уважением. А может быть, потому, что я уже давным-давно не испытывал материнской ласки и был тронут вниманием этой женщины.
Александра Васильевна, усаживая гостей за стол, обращалась не по имени, хотя каждого хорошо знала. Она называла нас сынками. Я раньше даже не догадывался, что слово «сынок», идущее из глубины материнской души, может вызвать такое сильное чувство. Казалось, что ко мне обращается не мать Виктора, а матери всей России. В нем, в этом слове, была щедрая материнская ласка, и тревога за нашу судьбу, и неистребимое желание того, чтобы мы непременно свернули голову фашисту, целыми и невредимыми вернулись домой. Меня поразила сила воли этой женщины. Два ее сына уже воюют. От старшего получила всего одно письмо. Теперь отрывает от сердца последнюю кровинку, провожает на фронт третьего, самого младшего.
Александра Васильевна рассказала, что в годы гражданской войны была красной партизанкой. В Перми ее схватила контрразведка белых, когда она направлялась с заданием в отряд. С ней в тюрьму забрали и двух ее сыновей – Виктора и Василия, которым вместе не было и пяти лет. Если бы тогда не подоспела Красная Армия, сегодня не сидеть бы нам за столом у Виктора.
За ужином нас застало сообщение Совинформбюро о том, что после ожесточенных боев наши войска оставили город Орел. Каждый раз, когда я слушаю сводку, мне снова и снова видится, как фашистские молодчики бросают под гусеницы танков пинегинских ребятишек. В такие минуты я слышу истошный крик Ванютки: «Дяденька, не надо! Дяденька, не надо!»
Фашист! Ты ответишь за все: и за безвинно загубленных Ванютку и его брата, и за раненых пограничников, по которым прошлись гусеницы твоих танков. Я не забуду и горе, вошедшее по твоей воле в дом моего друга. Позавчера Виталька лишился матери. Ее сердце не перенесло похоронной. У Витальки теперь нет ни отца, ни матери. Он слезно просил Бойкова зачислить его в отряд. Поздно, дружище.
12 октября
Сегодня мы получили новую военную форму. Она выглядит немного иначе, чем армейская. Шевиотовые синие брюки-галифе. Шерстяная защитная гимнастерка. Добротные сапоги из юфти. Вместо шинели – теплые стеганые ватники. Форму нам заказал завод. Оделись и стали похожи друг на друга, как близнецы. Выделяются только двое. Виктор Ермолин – своим двухметровым ростом, Александр Бойков — каракулевой кубанкой, с которой он не расстается ни днем, ни ночью. Узнаем друг друга только по голосу.
Наш «чичероне» – Сергей Шляхов как будто ждал этого момента. Он предложил нам побрататься, по примеру рыцарей Запорожской сечи. Все с восторгом приняли его предложение. Даже Кочергин по достоинству оценил идею заряжающего.
– Хороший обычай, – задумчиво сказал Бойков. – Думаю, что вполне можно взять на вооружение. Как друзья?
Все согласились с комиссаром отряда. Тут же крепко обнялись и дали друг другу клятву. Будем действовать в бою, как родные братья. Все за одного, один за всех. Погибай, но побратима в беде не оставляй.
– Позор отступнику, – твердо и торжественно произнес Шляхов, – смерть фашистам!
17 октября
В Челябинске у меня, кроме Маши и Витальки, никого нет. Свои записи оставляю Маше. Верю, обязательно продолжу их. Мы победим!
Жизнь в отряде дала мне новых замечательных друзей-побратимов Александра Бойкова, Вячеслава Милованова, Алексея Кочергина, Виктора Ермолина, Василия Кухарева, Владимира Ласауца, Сергея Шляхова и других. С каждым из них я готов идти в огонь и в воду.
Нас, добровольцев, было сорок один. Но среди нас не было подготовленных командиров. И вчера шесть кадровых командиров зачислены в наш отряд. А шестерых наших заводских ребят отчислили. Жаль, что это случилось перед самой отправкой на фронт. Но хорошо то, что все вновь пришедшие к нам уже дрались с фашистами.
Источник: Диденко И. Броневая метель. Докум. Повесть о 35-ти танкистах с Челяб. тракт. з-да. – Челябинск, 1975. – С.18-27.
«Машенька! Знаешь, нам, всем заводским ребятам, здорово повезло. У нас такие замечательные командиры, как я и мечтал. Мой командир роты – Герой Советского Союза. За финскую получил. Передай всем нашим, пусть побольше шлют подарочков таких, с которыми нас проводили на фронт. Здорово нас выручают в бою. Фашистам они оказались не по зубам.
Скажи еще: мы все живые, воюем. Тебе не придется краснеть за своего брата. Наш папа, когда приходил со службы, часто говорил: «Сережа! Помни: рану, нанесенную Отечеству, каждый из нас должен ощущать в глубине своего сердца». Эту кровоточащую рану здесь, на фронте, не только чувствуешь, но и видишь на каждом шагу. Она на молчаливых лицах детей, женщин, стариков, уходящих с насиженных мест в наш тыл; на пепелищах сожженных сел, от которых остались лишь остовы печей.
Машутка! Сходи, пожалуйста, ко мне домой, передай жене пограничника Евдокии Ивановне Пинегиной: добровольцы не забыли ее боль, ее горе. В первом же бою фашистам пришлось дорого заплатить за гибель ее сыновей, за Ванютку, за моего тезку Сережу.
За меня не беспокойся. Все будет хорошо, как говорил наш папа. Обнимаю. Целую.
Твой брат С е р г е й».
Источник: Диденко И. Броневая метель. Докум. Повесть о 35-ти танкистах с Челяб. тракт. з-да. – Челябинск, 1975. – С.62.